Ежов. История `железного` сталинского наркома - Алексей Полянский

Выйдя из здания ЦК, Николай направился в сторону Мясницкой. Было морозно, дул сильный ветер, и погода ничем не напоминала наступившую в этот день весну.

Нужно было дать телеграмму Антонине, известить ее о своем новом назначении, чтобы она увольнялась из Маробкома и выезжала в Москву. Он не спеша направился к зданию почтамта.

Когда он через полчаса вышел оттуда, на улице уже было темно. Николай подумал, что неплохо было бы отметить новое назначение. Но в общежитии на Рождественке, где он жил в последнее время, люди были ему несимпатичны. Пить ни с кем из них не хотелось. Да и публика эта может в два счета донести на него в ЦК за организацию коллективной пьянки. Тогда не миновать выговора и пришлось бы проститься с партийной работой. А теперь для него это — все. Он получил власть: может руководить людьми, решать их судьбы. Теперь он имеет то, чего ему не хватало и на заводе, и в армии.

И тут Ежов вспомнил, что прошлой осенью случайно встретил на улице своего давнишнего приятеля Василия Степанова. Они вместе работали на Путиловском, потом ушли на фронт. Степанов воевал в Гражданскую, демобилизовался по ранению. В Москву он приехал на восемь месяцев учиться в Коммунистическом университете, жил на Николоямской улице у жены, работницы ткацкой фабрики.

Тогда толком поговорить не удалось, Ежов спешил в ЦК. Василий оставил ему свой адрес, пригласил зайти, сказав, что после пяти он почти всегда дома.

В лавке у почтамта Николай купил бутылку водки, фунт вареной колбасы и селедку. На трамвай решил деньги не тратить. Время было, и до Яузских ворот он прошел бульварами, любуясь занесенными снегом деревьями на фоне звездного неба.

Он быстро нашел нужный ему дом на Николоямской. Раньше такие дома называли господскими. По массивной мраморной лестнице с дубовыми перилами поднялся на третий этаж. Дверь открыла закутанная в пуховый платок мрачная старуха в пенсне, по виду из бывших, и на вопрос Ежова, живет ли здесь Степанов, молча указала на дверь в конце тускло освещенного коридора.

Не успел Николай дойти до двери, как она открылась и навстречу ему вышел Василий.

— Кола, дружище, рад тебя видеть, молодец, что пришел. Проходи, раздевайся.

— А ты неплохо устроился, — сказал Ежов, проходя к столу и осматривая дорогую старинную мебель.

— Наде, моей жене, эту комнату выделили как большевичке и передовой работнице. Она сейчас в вечернюю смену трудится, придет за полночь.

— А что за старуха мне дверь открыла, ее мать?

— Да ты что? Надя сирота, с малолетства у тетки воспитывалась. А эту бабку зовут Анна Германовна. Или Генриховна. Никак не могут запомнить. Это лишенка. Ее уплотнили. Раньше вся квартира ей с мужем принадлежала, пять комнат.

— Вот жили, гады. А муж-то небось купец какой-нибудь был или заводчик.

— В банке управляющим служил, умер в девятнадцатом. Сын у них еще был, офицер. Того в октябре семнадцатого солдаты в Твери шлепнули. Ей комнату оставили, а сюда четыре семьи поселили. Она бабка тихая, вроде бы даже немного сумасшедшая. Почти ни с кем не разговаривает. Да ладно, черт с ней, ты-то как поживаешь? Чего раньше не заходил?

— А оттого, что в ноябре угодил в больницу и только в начале февраля оттуда вышел. Туберкулез лечил.

— Ну а сейчас как?

— Врачи сказали, что все прошло, и чувствую я себя нормально, бодро.

— Ну и хорошо. Ты мне тогда сказал, что из Марийской области приехал, обкомом там руководил. Опять туда возвращаешься?

— Нет. Там я с марийскими националистами схватился. Такие сволочи. Житья не давали. ЦК конфликт разрешил. Но пришлось меня отозвать оттуда, хотя товарищи Куйбышев и Каганович на моей стороне были. Сам знаешь, национальные кадры обижать нельзя.

— И куда теперь?

— Сегодня вопрос решился. Секретариат и Оргбюро утвердили меня ответственным секретарем Семипалатинского губкома партии. Это в Киргизии. Вот это дело я и решил с тобой отметить.

Николай подошел к вешалке, достал из шинели бутылку и сверток с закуской.

— Вот это хорошо, это по-нашенски. Вон там нож, режь закуску, а я пойду картошечку отварю, в мундире. Ты любил ее раньше.

— Я и сейчас не откажусь.

Первую стопку, как и полагается, подняли за встречу. Поговорить было о чем, как-никак вместе юность прошла.

— Ты-то из Питера давно, Вася?

— Считай, что с осени двадцатого. Год назад, правда, был несколько дней, мать похоронил. А до приезда в Москву в Калуге работал заведующим отделом пропаганды губкома партии. Там с Надей познакомился. Она из тамошних мест, к тетке приезжала погостить, а я как раз у ее соседей квартировался. А ты-то как, все холостякуешь?

— Да нет, женился. Скоро уж как два года. Тоня у меня большевичка и сама очень грамотная, в университете училась. В Казани, а потом и в Краснококшайске партийной работой занималась. А в Питере я почти пять лет как не был. А ты ребят-то наших, путиловских, не встречал? Кольку Григорьева, Ефимова Мишу. Не знаешь, где они?

— Про Мишку ничего не могу сказать, не знаю просто. А вот Григорьева Николая на фронте убили. Где и когда — не знаю. Брата я его год назад в Калуге встретил, он там на железной дороге работает.

— Что же, помянем Николая. Хороший был парень. Помнишь, нас на заводе кликали: Колька-большой и Колька-маленький.

— Да, ты еще на «маленького» обижался, любил больше, когда тебя «книжником» звали. А как твои: мать, Дуся, Илья?

— Переписываемся, но не видел давно. Пишут, что здоровы. Мама с Дусей живет, а Илья год назад женился. Хотел я к ним на Новый год съездить, да заболел.

— Нам с тобой, Коля, очень повезло в жизни, — сказал Степанов, наливая водку. — Простые рабочие парни, не шибко как грамотные, а такое доверие получили от партии.

— На то и Советская власть, чтобы рабочий класс к руководству привлекать. Диктатура пролетариата — это первейшее дело в революции.

— Да, Коля, нам еще нелегкая борьба предстоит. Работы непочатый край. Но скоро мы, большевики, такую светлую жизнь построим, что каждый в ней будет все иметь, что захочет, будет счастлив и свободен. Давай за это и выпьем.

Николай с аппетитом ел колбасу с картошкой. Потом взял бутылку и разлил по последней.

— Давай, Вася, выпьем за то, чтобы нам всегда оставаться друзьями и помогать друг другу, чего бы нам это ни стоило. Ибо грош цена любой дружбе без взаимной поддержки.

В апреле 1923 года Николай Ежов и Антонина Титова приезжают в город Семипалатинск, центр одноименной губернии автономной Киргизской Социалистической Республики.

Недавно закончившаяся Гражданская война нанесла большой урон этому региону. И без того хилая полукустарная промышленность снизила производство на треть по сравнению с дореволюционным периодом, значительно сократилось производство зерна и поголовье скота. В губернии ощущалась острая нехватка продовольствия и товаров первой необходимости. Кроме того, в некоторых уездах активно действовали банды, состоявшие из бывших белогвардейцев, дезертиров, уголовников, дестабилизируя работу хозяйственных органов и терроризируя местное население.